О природе человеческого сознания

Человеческое сознание предполагает чувственную телесную организацию, и вместе с тем, оно имеет самобытное, идеальное начало. Оно предполагает бессознательную природу, которая организуется и постепенно возвышается до него, ибо оно есть конечный продукт космического развития. И в тоже время оно предполагает абсолютное вселенское сознание, точно также как и самая чувственная вселенная во времени и пространстве предполагает такое сознание и всеобщую чувственность.

Отсюда зависит внутреннее противоречие и двойственность всей душевной жизни человека. Полуживотное, полубожественное, состояние человека вечно двоиться между сном и бдением, знанием и неведением, чувственностью и разумом. Оно обладает универсальными формами, вырабатывает себе общие понятия, общие идеалы, и вместе оно всегда ограничено по своему действительному эмпирическому содержанию. Оно всегда ограничено и вместе не допускает никаких определённых границ, непрестанно выходя за из пределы. Оно универсально, отчасти индивидуально, отчасти действительно, отчасти только возможно (потенциально). Оно заключает в себя постоянное противоречие, которое присуще всем его понятиям, представлениям, восприятиям, и вместе оно сознаёт свое собственное идеальное тождество, идеальное единство истины.

Таким образом противоречия отдельных философов относительно природы человеческого сознания имеют действительное основание в самом этом сознании. Одни рассматривают его физиологические условия, другие – его метафизическое, идеальное начало; одни признают познание чувственным, всецело эмпирическим, ограниченным; другие раскрывают его логическую, универсальную природу, его априорные элементы. И до сих пор никому не удалось достигнуть окончательного примирения этих противоположностей, так что возникает вопрос,  может-ли оно вообще быть достигнуто. Ибо если противоречие заключается в самой действительности, то всякое исключительно теоретическое его решение или упразднение будет по неволе не достаточным или ложным. Одна из главнейших заслуг новейшей философии состоит в том, что она, отказавшись от догматического разрешения антиномий, противоречий метафизики, стремится указать их корень в самом разуме и сознании человека, или в самой природе вещей (скептики и пессимисты). Иначе сами противоречия философов были бы не постижимы.

Если рассматривать развитие сознания внешним, эмпирическим образом, то зависимость его от физиологических условий – от нервов и мозга – не подлежит никакому сомнению. И, тем не менее, физиолог навсегда, безусловно лишён возможности чем-либо заполнить бездну, разделяющую явления материального, физического порядка от самых простых явлений психического порядка. Пусть утверждают, что оба порядка, физический и психический, суть две стороны, два аспекта одного итого же процесса. Стороны эти столь существенно различествуют между собою, что подобное утверждение либо ровно ничего собою выражает, либо же является неосновательным, ибо сознание и вещество, или сознание и движение – величины совершенно разнородные. При всей несомненности той интимной причинной связи, которая существует между мозговыми отправлениями и психическими явлениями, сознание, как таковое, не может быть объяснено из чего-либо материального.

С другой стороны, рассматривая сознание в нём самом, в его логических функциях, в его духовной природе, мы несомненно приходим к предложению абсолютных, идеальных норм, универсальных начал, – словом к идее вселенского сознания. Но между таким конечным идеалом, который является в одно и тоже время и образующим началом и высшею нормой действительности сознания, и между этим последним – существует не только различие, но и противоречие, о котором достаточно свидетельствуют ум и совесть каждого человека. Как бы то ни было скудно наше представление об идеале, мы не можем считать его осуществлённым в действительности, достигнутым в настоящем сознании. Мы не можем познать его из действительности, и не можем познать, дедуцировать из него эту действительность до тех пор, пока он не будет достигнут нами и осуществлён. Поэтому высшие философские умозрения наши имеют лишь приблизительное значение и чисто спекулятивный характер, ибо они заключают в себе лишь предвосхищаемое решение. В известном смысле философ спекулирует лишь а счёт будущего и он одинаково ошибается, когда принимает свои сокровища за наличный капитал, или когда он поступается ими, не понимая их действительной ценности.

Познание наше безусловно только по своей идее, по своему идеалу полной, абсолютной истины. В действительности оно обладает возможной, формальной общностью, чисто логической универсальностью, которой противолежит всегда ограниченное, эмпирическое содержание. Чтобы стать абсолютным и полным, всеобъемлющим не по форме только, но по существу, по содержанию, – сознание должно обнять в себе всё, стать сознанием всего и всех сделаться воистину вселенским и соборным сознанием. Достижима-ли эта цель или нет, она во всяком случае не может быть задачей чисто теоретической. Сознать себя во всём и всё в себе, вместить полноту истины в реальном, абсолютном союзе со всеми – это конечный религиозный идеал жизни, а не знания только. Задача философии состоит в возможно конкретном познании идеала и указания пути к его осуществлению. Мы не можем ожидать от неё конечного решения противоречий, имеющих корень в самых условиях нашего временного бытия, и мы не можем ждать от неё полного откровения истины. Много уже то, если она может сознать противоречия бытия и усмотреть ту внутреннюю гармонию, которая в них скрывается и обуславливает собою самое относительное существование вселенной, её сохранение, жизнь и развитие. В своих различных концепциях, в своих противоположных системах философия выражает с одной стороны многоразличные противоречия бытия и постигает коренное, онтологическое, реальное значение этих противоречий; с другой стороны, в своём идеализме, в своем стремлении к конечному единству она постигает, что противоречия эти не могут быть безусловны, – иначе и относительное бытие и познание не были-бы возможны; она сознаёт всеобщую природу разума и предвосхищает тот идеал, в котором противоречия примерены. И чем глубже сознаёт философия противоречия вселенной, тем глубже познаёт она превозмогающую силу идеала. Ибо сознать реальные противоположности, как противоречия, значит признать и внутреннюю логику бытия, тот скрытый, идеальный разум вещей, то Слово Гераклита, которым всё вертится, в котором разгадка вселенной.

Итак, познавая природу нашего сознания, мы приходим к некоторым основным противоречиям, не допускающим отвлечённого разрешения, – противоречиям между индивидуальным и родовым, частным и общим содержанием и формой, реальным и идеальным. Но самые эти антиномии предполагают некоторое скрытое от нас примирение, без которого сознание, и познание – даже относительное – не было бы осуществимо; они заключают постулат, требование такого примирения и указывают, в каком направлении, где следует его искать. Прежде всего нам важно выяснить родовые и универсальные элементы сознания, не смущаясь их противоречием с тем, что кажется нам в нём индивидуальным, личным: вслед за Аристотелем, мы должны признать подобное противоречие задачей, объективным затруднением (апорией), зависящим от действительной противоположности. В своей идеальной деятельности живое сознание примиряет эти противоречия, обобщает частное, индивидуализирует общее, осуществляет идеальное, идеализирует действительное; и хотя такое примирение лишь относительно, хотя анализ раскрывает противоречия, присущие всему нашему теоретическому сознанию, всякий положительный прогресс его в сознании истины и добра представляется нам конкретным осуществлением его идеала, частным выражением конечного всеединства. В своей положительной истинной деятельности, а следовательно и в своём истинном существе, сознание обладает конкретною, живою универсальностью. Как ни противоположны отвлечённые начала «общего» и «частного», «рода» и «индивида», в действительности одно не существует без другого. Нет сознания без сознающих индивидуальностей, и нет сознания абсолютно субъективного, нет абсолютно изолированных сфер сознания. Рассматривая сознание внешним образом в связи с прогрессивно развивающимися явлениями жизни, или изнутри, при свете психологического анализа, мы убедимся в его органической универсальности. В идеальной соборности сознания.

Жизнь и сознание

Сознание есть существенное проявление жизни. Первоначально оно как бы сливается с прочими её отправлениями; затем оно дифференцируется и развивается в связи с общей организацией физиологической и социальной жизни. Оно дифференцируется и развивается вместе с нервной системой и вместе с прогрессом социальных отношений, с организацией общения между существами.

Как известно, высший организм есть общество, агрегат бесчисленного множества элементарных организмов или анатомических элементов, которые группируются в ткани, органы, аппараты или сложные системы органов. Всеобщее, органическое согласие всех этих элементов при развитой специализации их отправлений обуславливает единство жизни в её разнообразии. Между индивидуальностью целого и частей, единством жизни и распределением функций существует постоянно возрастающее соответствие. Чем выше стоит организм в лестнице живых существ, тем большую степень различия, специализации функций, автономии проявляют отдельные его органы; чем выше организм, тем более все эти элементы, органы, аппараты согласованы между собою, восполняют и предполагают друг друга в своём различии, подчиняясь индивидуальному единству живого целого. Но с другой стороны, всякий организм, сам является живым членом своего вида и состоит в постоянном или временном, физиологическом или психологическом общении с другими индивидами своего вида, – общении, которое необходимо.

Сознание в своей элементарной форме – чувственности – предшествует не только дифференциации нервной системы, но и первичным организмам – клеточкам. Уже первичные амёбы, лишённые всякой организации, обнаруживают чувствительность и некоторые признаки сознательности. Как показывают точные наблюдения, раздражительность и чувствительность суть всеобщая, первоначальная и так сказать стихийное свойство живой протоплазмы, этой первоматерии всего органического мира. С возникновением и развитием органической индивидуальности возникают и развиваются элементарные органические союзы, те в начале бессвязные физиологические группы, из которых в течении беспредельного зоогенетического процесса образовались сложные организмы растений и животных. Вместе с тем, параллельно этому общему развитию, неопределённая органическая чувственность также растёт, развивается, усложняется; но первичный базис её – общая психологическая материя – не имеет в себе ничего индивидуального. Это – стихийный родовой процесс, на почве которого возможны индивидуальные образования, точно также как и сложные сочетания, ассоциации обособляющихся элементов. И как всякий организм есть продолжение другого организма, всякая жизнь продолжение предшествовавшей жизни, так точно и сознание, чувственность индивидуального существа: она не есть нечто абсолютно новое, но является также продолжением предшествовавшей общеорганической чувственности в той специальной её разновидности, которая присуща виду данного организма. Чувственность не рождается, а продолжается, как жизнь. протоплазмы. Сознание, как и жизнь, есть от начала родовой, наследственный процесс.

Поэтому от низших ступеней зарождающегося сознания до высших социальных, этических его проявлений мы находим в нём общую основу, родовые формы и функции. От низших ступеней сознающей жизни до высших её проявлений мы наблюдаем постепенное развитие этого универсального сознания, постепенный переход от естественного, стихийного безразличия, от непосредственной стихийной общности психических отправлений к конкретному и свободному универсальному единству, к связному многообразию, к живой соборности. И этот прогресс идёт вместе с развитием индивидуального начала.

Низшие организмы обладают столь незначительной степенью индивидуализации, что между родом и индивидом, точнее – между отдельными индивидами не существует определённой границы. Индивидуальность организма и его частей также развита чрезвычайно слабо. Отдельная часть низших животных слабо обособлены, переходят друг в друга, заменяют или повторяют друг друга; жизнь целого не обладает устойчивым единством. Мы можем рвать и резать на части иных полипов, моллюсков, червей, глистов, не убивая индивидуальной жизни и чувствительности этих отдельных частей; они живут самостоятельною жизнью, иногда сами восполняя себе недостающее целое. Таким образом отдельные органы обладают такою-же индивидуальностью, как и целое, или точнее, целое лишено развитой, центральной индивидуальности. Поэтому, рассматривая составные части низших организмов, исследователь часто не в состоянии определить, имеет ли он дело с индивидом, состоящим из многих органов,  или с колонией индивидов, – с цепью индивидов, или с одним с одним индивидом, состоящим из последовательных частей. В некоторых случаях, как например у иных полипов, у губок, мы наблюдаем мириады органических единиц, проявляющих вполне ясно каждая свою особенную жизнь, которые возникают из одного и того же зародыша, сохраняют прочную материальную связь друг с другом и в своей совокупной деятельности обуславливают жизнь собирательного тела. Если сблизить две губки, так чтобы они соприкасались, они срастутся; если резать их, части будут жить вполне самостоятельно.

В развитом высшем животном наоборот, все отдельные части и органы координированы между собою и в значительной степени подчинены контролю центральных органов. Все элементарные жизни, элементарные сознания впадают в одну общую жизнь и сознание, в одну общую индивидуальность. И нервная система высшего животного, заключающая в себе сложную совокупность органов сознания, подобно целому организму, представляет в своём развитии ту же картину постепенно возрастающей дифференциации и интеграции, усложнения и централизации. Подобно целому организму, она состоит из многосложного соединения миллиардов органических элементов, клеточек и волокон, которые некогда стояли особняком в низших животных, или составляли простые, относительно слабо координированные группы. Нервные волокна соединяются системой местных и центральных узлов, связанных между собой в сложном иерархическом порядке, причём функции отдельных центров, узлов, нервов – строго разграничены. Сознательное восприятие сосредотачивается в высших центрах – в головном мозгу у человека; но его сфера может простираться на спинной мозг уже у птиц, на совокупность нервных центров у менее совершенных животных, и наконец, всё более и более теряя в ясности и напряжении, оно может рассеиваться по всему телу низших животных, не обладающих организованной нервной системой, ибо и такие животные проявляют признаки не только чувствительности, но даже инстинкта.

На низшей ступени своего развития сознание животного, подобно его жизни и организации, много единично. У кольчатых, например, каждый нервный узел соответствует сегменту тела, который состоит иногда из нескольких колец. Всякий сегмент, кроме своего нервного узла, обладает ещё сходственною частью главных аппаратов, иногда даже аппаратами чувств. Поэтому когда мы отрезаем эти сегменты, каждый из них остаётся при своей индивидуальной жизни и сознании, и если перерезать или перевязать спереди и сзади нервного узла те спайки, которые соединяют его с узлами соединённых сегментов, то уколы, причиняемые сегменту этого изолированного узла, будут ощущаться им одним. Подобные опыты, произведённые над множеством беспозвоночных, моллюскообразных, насекомых, приводят к одинаковым результатам: каждый сустав, каждый узловой центр этих животных имеет своё сознание, из совокупности которых слагается сознание целого организма. Рассеянное, раздробленное, много единичное сознание предшествует в природе сознанию собранному, сосредоточенному, неотделимому.

К тому же приводит нас и физиологическая психология, физиология нервной системы высших позвоночных животных. Она установила, что каждому центру спинного мозга соответствует особый нервный район, в пределах которого он способен действовать автоматически, когда высшие центры поражены или не развиты. Животные с вырезанными мозговыми полушариями проявляют известную, хотя и уменьшенную, степень сознания и с  особой отчётливостью выполняют автоматические движения. Наконец, по видимому, помимо всех этих физиологических опытов и наблюдений, гипнотические эксперименты в недавнее время с особой яркостью выяснили собирательный характер психологической деятельности человека; они открыли существование многих памятей, многих сознающих центров в психофизической организации человека и показали, с какой энергией высказывается скрытая много единичность человеческого сознания, автоматизм его подчинённых центров в случае их болезненной диссоциации, их разобщения с высшими управляющими центрами.

Таким образом уже физиологически жизнь и сознание индивида представляются нам коллективными функциями. Но индивид высшего порядка не только обнимает в себе бесконечное множество индивидуальностей низшего порядка, – он сам является органическим членом некоторого собирательного целого, образуемого его видом или родом.

Во всём животном царстве род деспотически властвует в индивидах, повторяя неизменные формы в бесчисленном роде поколений. Его господство имеет физиологическую основу и в животном царстве сохраняет почти исключительно физиологический характер. Самые психологические, нравственные и эстетические связи, которые соединяют в половые, семейные и общественные союзы животных отдельных видов, развиваются на почве физиологических инстинктов. Каждый индивид так или иначе возникает из другого индивида и некоторое время составляет часть другого организма, другой жизни. Затем он либо остаётся навсегда связанным со своим родичем материальною связью, либо отделяется от него. В первом случае, при полном отсутствии всяких психических связей, иногда даже всякого сосудистого сообщения, индивиды связаны своими тканями и питаются одною и тою-же питательной жидкостью. Во втором индивиды связываются более сложными психофизическими узами, половыми, родительскими, социальными инстинктами; но тем не менее, восстановление физиологического единства и физиологического общения (через посредство питательных жидкостей и заполнения полостей) необходимо между такими индивидами для сохранения и размножения рода.

Когда физиологическое назначение животного исполнено, когда новое, свежее поколение вполне обеспечено в своём развитии или вырастет в достаточном количестве зрелых индивидов, это последнее в свою очередь вытесняет своих предшественников, сменяя их в служении роду. За кратким расцветом половой зрелости наступают старость и смерть. Жизнь индивида, как такового, сама по себе случайна и безразлична. Потому и в сознании животного преобладает родовое начало инстинкта. Весь индивидуальный ум животного является простой вариацией на общие инстинктивные темы.

Инстинкты, управляющие наиболее сложными и целесообразными действиями животных, их спариванием, устройством жилищ, иногда столь изящных и сложных, инстинкты охоты и самозащиты, семейные, стадные инстинкты во всех своих многосложных проявлениях – не могут быть результатом личного опыта или размышления. Это прежде всего безотчётные внушения, которым животное повинуется как бы автоматически. «Инстинкт», – говорит Гартманн,  – есть то, что побуждает к действию в виду некоторой цели, но без сознания этой цели. «При этом прибавляет Роменс, – необходимо иметь ввиду наиболее существенную черту инстинктивного действия – его единообразие у различных индивидов одного и того же вида… Инстинкт есть у человека и животных умственная операция, которая имеет целью особое приспособленное движение, но предшествует индивидуальному опыту,  не нуждается в знании соотношений между средствами и целью и совершается однообразно при одинаковых условиях у всех индивидов данного рода». Умственные операции из которых вытекает инстинкт, совершенно независимы от личного сознания животного. «Оно не может ни вызвать, ни задержать их, они не побуждают его к действиям, цели которых оно не сознаёт, и которые повторяются из поколения в поколение без заметного изменения. Психическая деятельность животного не имеет ничего личного, – она передаётся неизменно от поколения к поколению. Таким образом инстинкт в высокой степени наследственности и видоизменяется столь медленно, что он кажется неизменным».

Столь же непроизвольный, как органические отправления, инстинкт, несомненно, предполагает некоторые установившиеся физиологические особенности в самой нервно-мозговой организации животного. Бесконечно усложнённый рефлекс – инстинктивное действие – вытекает из ряда нервно-психических движений, интегрировавшихся в связную и постоянную группу, в одно сложное действие, установившееся неизменно в наследственной передаче многих поколений. Но это ещё нисколько не объясняет инстинкта психологически, т.е. не объясняет инстинкта как особую форму сознательности. Ибо очевидно, что инстинктивное действие, совершаемое ввиду определённой цели, не может быть абсолютно бессознательным. Под наитием некоторых инстинктов животные живут удвоенной жизнью; и мы усматриваем в их поступках  не прекращение сознания, а как бы его расширение за пределы животной индивидуальности.

Мы не будем приводить здесь бесчисленные примеры, которыми ярко освещается эта форма родовой безличной разумности животных, это их общее, атавическое сознание. Мы не станем также рассматривать здесь различные гипотезы о происхождении инстинктов. Многие из них признаются непостижимыми большинством естествоиспытателей, как например, отеческий инстинкт некоторых рыб, или другие формы инстинкта, которые никогда ни при каких условиях не могли выработаться из личного опыта, – те формы, в которых явственно выражается предвидение, приспособление к будущим обстоятельствам.  Посредством учения об изменяемости видов происхождение подобных инстинктов объяснялось в отдельных случаях с большим или меньшим вероятием. Но психологически самые основные,  общие инстинкты, самая форма инстинктивной разумности, наследственного сознания – совершенно непонятны, если рассматривать сознание животного как нечто индивидуальное. С точки зрения такой индивидуалистической психологии непонятен никакой инстинкт. Непонятно, например, почему самец узнаёт самку, почему вообще животное узнаёт других представителей своего вида, заботится о своём потомстве, яйцах, личинках? Очевидно, что представление, которое оно имеет о других особях своего вида, существенно отличается от прочих его представлений. Ибо оно не только весьма часто вызывает в животном сильные и сложные волнения, но нередко заключает в себе расширение его сознания. Границы индивидуальности, времени и пространства как бы отодвигаются, животное отождествляет свои интересы с интересами вида, узнаёт своё в других существах, в своей самке, в семье, в своём виде. И оно действует, в виду будущего, как-бы в силу ясного сознания предшествовавшей судьбы своего рода.

Каждый индивид воспроизводит, представляет свой род в своём собственном лице. Поэтому и само сознание его, как сложный продукт его организации, как его психическое отражение, заключает в себе потенциально смутный, общий образ его рода, его психологическое представление. Такое представление, строго говоря, не сознательно, хотя в известном смысле оно окрашивает собой все явления животного сознания. Столь-же врождённое, как все явления животного сознания. Столь-же врождённое, как и сама организация животного, оно не усматривается им, не «апперципируется», по выражению Лейбница. Ибо животное чуждо самосознания. И, тем не менее, это общее представление, эта органическая родовая идея, заключает в себе смутное определение ума, чувства, влечений животного и есть скрытый мотив всей его жизни. Это как бы психологический коррелят наследственности, её интимная тайна. В силу этой инстинктивной идеи, которая пробуждается в животном по поводу каких-либо впечатлений или физиологических возбуждений, в силу этого родового сознания животное узнает членов своего вида, как незрелых, так и взрослых, понимает их, ищет физиологического и социального общения с ними, чувствует своё единство с ними, сознавая себя с другими в других. В общем подъеме жизненной энергии, в минуту полового возбуждения или сильного страдания и страха, в потрясённом организме животного пробуждаются унаследованные органические воспоминания, наслоившиеся и обобщающиеся в течении беспредельного ряда поколений; предшествовавшая жизнь рода как бы воскресает в душе животного, навязывает ему общие итоги своей мудрости, своего вековечного опыта, – и животное обнаруживает своё инстинктивное ясновидение, ту загадочную прозорливость, которая нас изумляет.

Такой взгляд на природу инстинктов, на родовое преемство сознания бросает свет и на те явления коллективного, собирательного сознания, которые мы наблюдаем столь часто в половой и социальной жизни животных. Таковы все те сложные действия, которые выполняются стадными животными сообща, при видимом разделении труда и взаимном содействии и понимании; таковы явления высокоразвитого альтруизма у млекопитающих, птиц и даже рыб; таковы общества насекомых, ульи и муравейники, представляющие несомненное единство сознания во множестве индивидов, – «одну, хотя и раздробленную, действующую мысль, на подобие клеточек и волокон мозга млекопитающих»

Тоже безличное, родовое, инстинктивное сознание составляет базис человеческого сознания, его нижний слой. Как высшее животное, человек подчинён общим зоологическим законам и является наследником предшествовавших организаций. После всех явившийся на свет, он обладает наиболее древними традициями. Как разумное существо, имеющее за собою целые эры культуры, человек освобождается от неограниченного господства среды, а поскольку и от тех специальных и сложных в своей односторонности инстинктов, которые выработались у некоторых видов в течении целых тысячелетий и отвечают некоторым специальным и неизменным условиям среды, постоянным установившимся соотношениям. Тем не менее и в человеке общие животные инстинкты сохраняются и получают своеобразное развитие. Трудно оценить достаточно их значение в человеческой жизни, ибо если никто не живёт одними инстинктами, то всё же большинство живёт преимущественно ими и тем, что к ним привилось.  Большинство человеческих действий и характеров определяется врождёнными свойствами, воспитанием и влиянием общественной среды, – унаследованным и внушённым сознанием.

С эмпирической точки зрения два фактора определяют степень психического развития человека: его мозг и его общество. Первый носит в себе совокупность унаследованных способностей, предрасположений, органов сознания; второе вмещает в себя совокупность актуального сознания к которому человек должен приобщиться. Эти два фактора заключают в себе естественную форму индивидуального развития, в пределах которой личная самодеятельность имеет более или менее широкую сферу. Социальная организация восполняет неизбежные недостатки и ограниченности индивидуальной физиологической организации. Коллективная память, общечеловеческое знание, воплощаясь в слове, закрепляясь письмом, безгранично возрастает, обобщается и вместе безгранично расширяет сферу, доступную отдельным умам. Коллективная мысль обобщает и объединяет совокупность знаний, создаёт науки и системы наук, в которых отдельные умы могут охватить сразу общие итоги предшествовавшего знания. И, усвоив себе общую науку, человек способен дать ей в себе дальнейшее развитие.

У человека, как и у высших животных, воспитание является органическим продолжением наследственности. Только при помощи воспитательных внушений человек овладевает своими органами и способностями, элементарными и общими знаниями, распространёнными в его среде. Его врождённые способности должны быть воспитаны другими людьми, чтобы он сам мог себе их усвоить. Язык, которым он говорит, знания и понятия, которым он учится, закон, которому он подчинён, понятие о Боге, которому он служит и поклоняется, – всё содержание его сознания дано ему людьми или через посредство людей. Сама внешняя среда, природа, действует на него чрез посредство человеческой среды, определяя его антропологический тип в наследственной передаче медленно образовавшейся организации, его культурный тип – в преемстве местных традиций,  обычаев и понятий, сложившихся под общим и продолжительным влиянием данных естественных условий.

Социальная среда, социальная жизнь человечества предполагает физиологические и психологические связи – особую реальную организацию общественных союзов. Поскольку всякое племя, народ, государство предполагает семью, как элементарную ячейку, – общественный организм предполагает физиологические узы между отдельными индивидами. И вместе с тем уже семейный союз, не говоря уже о более сложных общественных образованиях, скрепляется реальными психологическими связями, органическою коллективностью сознаний, их родовым единством. Все формы социальной жизни и общения являются как органические образования, возникшие на почве наследственных инстинктов, родового сознания, общего безличного творчества. Слово есть органическая способность человека, обусловленная специальным устройством его мозга и нервов. Отдельные языки живут и развиваются как роды и виды, по некоторым общим, постоянным законам, имеют свою органическую морфологию. Нравственные чувства и понятия не суть результат личного опыта или утилитарных соображений, но плод развития того непосредственного альтруизма, без которого род не может существовать. Наконец самые боги, которым служит человек, не простые выдумки жрецов и правителей, но плод действительного теогонического процесса в общем сознании отдельных племён и народностей, соединяемых в религиозные общины. В этом – реальное, позитивное значение исторических богов для отдельных народов; в этом – объяснение тех коллективных галлюцинаций, в которые народы воплощают свои религиозные идеи, тех чудес и теофаний, которые составляют нормальное явление в истории религий.

Сознание, точно также как и познание, нравственность, творчество – имеют историю в человечестве. Социология выходит за пределы наших исследований, но само понятие этой науки о внутренних законах общежития, об организации человечества, имеет для нас большое значение. Пусть наше знание социологических законов спорно и шатко, – вряд ли возможно отрицать известную органическую цельность в самом историческом процессе, или известное разумное, логическое единство в преемстве и развитии  общечеловеческих знаний и культурных начал. И несомненно, что в обоих случаях такое единство зависит не от одного давления внешних причин, но от внутренних связей, от самой природы человеческого сознания. Рассматривая исторический процесс в его целом, точно также как и в отдельные великие эпохи, мы находим, что мировые идеи, определявшие его течение, имеют сверхличную, положительную объективность: это как бы общие начала, воплощающиеся в истории; мы видим, что великие события и перевороты не объяснимы из частных, индивидуальных действий, интересов и влечений, из случайных, единичных поступков, но что они определяются – общими массовыми движениями, иногда совершенно стихийными, общим сознанием, общими инстинктами потребностями.

Мы не хотим отрицать роли личности в истории; мы полагаем, напротив того, что личность может иметь, и действительно имеет в ней общее значение. В известном смысле всё совершается в истории личностью и через личность: только в ней воплощается идея. Но именно поэтому универсальное значение личности и нуждается в объяснении. Ибо её влияние не ограничивается одной чисто отрицательной способностью исключать себя из общего дела, тормозить его по мере присвоенной ей силы и власти: есть личности, способные представлять общие интересы и идеи и управлять людьми во имя общих начал, вести, учить и просвещать их. Эти-то способности, которыми обладают исторические личности, истинные деятели и учителя человечества, нуждаются в объяснении.

Прежде всего историческая личность есть продукт своего общества; она образуется им, проникается общими интересами. Она представляет его органически, воплощает, сосредотачивает в себе известные его стремления, а постольку может и сознать их лучше, чем другие, и найти путь к разрешению назревших исторических задач. Часто люди заурядных или односторонних способностей, в силу обстоятельств, в силу исключительно высокого положения, которое им достаётся в удел, бывают призваны играть роль великого человека. Иногда это им удаётся при некоторой восприимчивости и энергии, усиленной сознанием власти, нередко даже самою скудостью мысли и отсутствием оригинальности. Ибо когда известные исторические задачи назрели, когда общественные потребности, частью сознаваемые, частью ещё не сознанные отдельными умами, достигают известной интенсивности, когда общественная воля с прогрессивно возрастающей силой тяготеют в определённом направлении, – она естественно ищет наиболее приспособленный орган как для своего выражения, так и для своего осуществления. И она естественно стремится к органическому средоточию общества, к представителям его власти, дабы внушить им известную задачу, если не определённое решение. Историки знают, как много у народной общественной воли есть различных способов выражения и действия как полно и разнообразно высказывается она в самых мелочах жизни, ещё  не сознанная, не овладевшая собою ещё не решившаяся, но как бы ищущая решения и предчувствующая его. Она проявляется инстинктивно, иногда безотчётно, сама не понимая смысла этих проявлений, которые в своей сложности создают общую атмосферу, общее давление, иногда переходящее из скрытого состояния в действие.

Не следует однако ослеплять себя на счёт могущества общей воли, её развития и её непосредственного влияния на центральные органы. Ошибочно думать, что помимо всякой политической организации, народное сознание может всегда непосредственно вдохновлять правителей путём магического умственного внушения. Ибо прежде всего никакое социальное тело не обладает достаточной солидарностью: и атомы, его составляющие, и центральные его органы проявляют значительное взаимное трение; во вторых, правительство, вдохновляющееся одними тёмными инстинктами масс, едва ли будет на высоте своих задач и сумеет возвысится над случайной политикой. Там, где народная интеллигенция не организована или дезорганизована, народное тело может испытывать нужды и потребности, без того чтобы вызвать соответствующие действия центральных органов. Там,  где отсутствует всякая организация общего сознания, где оно как у низших животных рассеяно бессвязными узлами по всему общественному телу, не собираясь к центральным органам, там господствуют лишь элементарные социальные и государственные инстинкты, которые хотя и обуславливают крепость и нравственную цельность государства, но сами по себе всё ещё не достаточны, для того чтобы справляться со сложными политическими задачами и вопросами. Человек не может жить без элементарных органических отправлений, не может обойтись без инстинктов; но он не был бы человеком, если бы жил одною животною, бессловесною жизнью. Так точно и государство не может довольствоваться тем мощным инстинктом самосохранения, тем стихийным единством сознания, которое обнаруживает народ в годины бедствий или минуты необычного энтузиазма. Сила государства – в его жизненных принципах во внутреннем единстве духа, которое обуславливает его политический и культурный слой. Но народная воля не должна пребывать навсегда бессознательной, импульсивной, и народная мудрость – бессловесным инстинктом, который выражается в судорожных рефлексах и диких воплях. Если народ есть живое существо, то это организм высшего порядка, члены которого обладают разумной природой. И вот почему существенной задачей каждого государства является просвещение народа и образование интеллигенции.

Таким образом, и здесь, в социологической области сознание прогрессирует вместе с организацией и предполагает её. В силу этой социальной организации, этой живой солидарности общественного тела личность может органически представлять его как в совокупности его частей, так и в отдельных отраслях его жизни. При этом самое представительство может быть сознательным и свободным или же бессознательным, непосредственным; оно может обладать постоянной, прогрессивно-совершенствующейся организацией или же не иметь никакой политической организации, а следовательно и никакого нормального политического значения.

Итак в той или другой форме личность представляет своё общество и свою эпоху. Но этим ещё не исчерпывается её значение. Ибо если бы личность служила только выражению известных общественных стремлений, пассивным органом собирательной воли и сознания, то она не могла бы оказывать существенного влияния на ход событий и на развитие своего общества. Если бы оно могла только подводить итоги общего сознания, только представлять своё общество, она не могла бы им править, учить, исправлять его. Но тогда никакое правительство, никакая государственная или общественная власть не имела бы другого авторитета и основания кроме насилия. Вместе с тем не было бы и реального общественного прогресса: отражаясь в своих отдалённых представителях, общество оставалось бы неподвижным.

На деле личность имеет в самом обществе самобытное значение и безусловное достоинство, помимо того общества, которое она собою представляет. Если существует положительный прогресс в какой-бы-то ни было отрасли жизни, если развивается общество, наука, искусство, религия, то личность может и должны вносить с собою нечто безусловное в своё общество – свою свободу, без которой нет ни права, ни власти, ни познания, ни творчества. И помимо унаследованных традиционных начал, человек должен в свободе своего сознания логически мыслить и познавать подлинную истину, вселенскую правду и осуществлять её в своём действии. Помимо своих частных верований, временных и местных идеалов, он должен в самых обще родовых формах своего сознания вмещать безусловное содержание, высший вселенский идеал. И так или иначе, определяясь всё яснее и полнее, этот идеал всеобщей правды и добра является точкой опоры, руководящей целью всякого благого дела, высшего прогресса культуры и знания. Как  мы видели в предшествовавшей главе, без усвоения этого объективного идеала никакое развитие не мыслимо вовсе. Но идеал не может быть усвоен без личного, свободного усилия.

Искусство, наука, философия развиваются в каждом народе в связи с его общей культурой и верованиями. Но поскольку они имеют в себе объективное содержание, заключают в себе постепенное раскрытие объективной истины и красоты, они имеют самостоятельную историю. Ибо в истине и красоте объединяются народы. Чтобы сделать научное открытие или построить философскую систему, мало народной мудрости: нужна истина, как для художника – подлинная красота, и нужно свободное усилие личного гения. Чтобы преобразовывать общество, учить его, способствовать так или иначе его развитию и нравственному улучшению, нужен не только патриотизм, но и ясное сознание правды и добра, крепкая вера в высший идеал. И вот почему для мыслителя и художника, для религиозного и политического преобразователя всеобщий, истинный идеал не всегда таков, как он признаётся в его среде.

Впрочем всякий культурный и религиозный народ признаёт объективный идеал, объективную правду; каждый такой народ признаёт некоторые общие нормы, долженствующие лежать в основе человеческих отношений и религиозного культа. И для того, чтобы нормы эти соблюдались, он признаёт над собой необходимость духовной и государственной власти, по возможности и независимой и справедливой. В этих объективных нормах, в законе человеческого общежития заключается право на власть; в идеале всеобщей правды  –  высшая нравственная санкция.

Итак, признавая общий, необходимый характер исторических событий и внутреннее, разумное единство течение истории, мы в то же время, признаём за личностью способность представлять своё общество и управлять им. Понятие о первоначальном родовом единстве, об органической коллективности сознания, не отрицает, а объясняет нам эту провиденциальную роль личности в истории. Ибо то, что приобретено личностью, становится достоянием рода в силу её органической солидарности с ним; дело личности, её подвиг и творчество имеют общее значение помимо своих внешних, непосредственных результатов. С другой стороны, индивидуальная личность может усваивать, вмещать вселенский идеал, познавать всеобщую истину лишь в универсальных, родовых формах человеческого сознания. Только в своей органической солидарности с родом отдельная личность обладает такими формами. И вместе с тем в своей свободной, индивидуальной самодеятельности она возвышается над своей врождённой природой, наполняет своё потенциальное сознание идеальным содержанием. Чтобы осуществиться в действительности, идеал предполагает в ней универсальные формы и свободный акт, без которого он не может быть усвоен.

Рассматривая мировой процесс, мы видим как трудно и медленно зарождалась человеческая личность, как туго развивалось её самосознание. Несмотря на весь эгоизм человеческой природы, само понятие личности, личных прав, личной собственности и свободы, – все эти понятия возникают и развиваются на наших глазах. И вместе с их развитием, с развитием личного самосознания, пробуждается сознание внутреннего противоречия жизни, противоречия личности и рода, свободы и природы. Это противоречие обуславливает собой не одни разногласия философских школ, но глубокий коренной разлад человеческой жизни. Его корень лежит не в умствованиях философов, а в самой действительности, в самой природе вещей, ибо вся действительность представляет нам борьбу этих начал, и в философии мы находим лишь отражение этой борьбы, лишь сознание мирового противоречия. В философии только оно не может быть разрешено, именно, потому, что оно есть действительное противоречие, требующее не теоретического, но и практического решения. Простая ссылка на не достигнутый идеал, в котором противоречия от века примирены, в которое осуществлено конкретное единство конечного и бесконечного, свободы и природы, личности и вселенной – указание такого идеала само по себе ещё недостаточно: во первых потому что из такого отвлечённо-признанного идеала никогда не возможно вывеси или понять с достаточной полнотой действительный эмпирический порядок вещей со всеми его противоположностями; во вторых потому, что осуществление такого идеала все-таки остаётся задачей которая не подлежит теоретическому разрешению. Всякое умозрительное решение есть и должно быть только приблизительным, потому что это только предугадываемое, чаемое решение. И всякий раз, как философия забывает эту спекулятивную природу, отвлечённость своего идеала, она либо предполагает его осуществлённым в действительности и, закрывая глаза на её противоречия, сама впадает в них, либо же она отчаивается в самом идеале, в его вечной действительности и осуществимости.

Мы говорили уже об этом роковом противоречии, которое с глубокой древности тревожит умы, которое уже Аристотель сознал как безысходную задачу онтологии – противоречие между родом и индивидом. В действительности один не может быть без другого; но в то же время и тот другой претендуют на исключительную действительность, вместе ни тот, ни другой не имеют истинной действительности. Индивиды преходящи, один род пребывает; но вне индивидов – это призрачная отвлечённость. Люди умирают, человечество бессмертно: «нет ничего реальнее человечества». И в то же время нет ничего «идеальнее»: человечество как существо, как действительный организм, не существует вовсе. Оно не составляет не только одного тела, но даже одного солидарного общества. Только отдельные люди суть реальные организмы, но эти «реальные существа» все преходящи и смертны, не обладая пребывающей действительностью.

Как же примиримо это противоречие? Может ли человечество стать таким же реальным и солидарным организмом, как один человек, может ли оно стать одним бессмертным человеком? И могут ли отдельные индивиды, составляющие человечество, приобрести в нём бессмертие? До тех пор очевидно противоречие непримиримо. Очевидно так же, что сам по себе человек не может его примирить и если когда-нибудь он искал такого примирения, то не иначе как на практически-религиозной почве, в том или другом церковном, богочеловеческом организме.

4 thoughts on “О природе человеческого сознания

  • 28.04.2020 в 00:44
    Permalink

    А. Г. Маклаков указывает, что, хотя долгое время философия разделялась на материалистическую и идеалистическую, сейчас наметилось сближение этих течений философии, и можно говорить об одинаковой значимости для психологии обоих направлений. Материалистическая философия является основной при рассмотрении проблем деятельности и происхождения высших психических функций. Идеалистическая философия, по мнению Маклакова, ставит такие проблемы как ответственность, совесть, смысл жизни, духовность. Маклаков отмечает, что использование в психологии обоих направлений (материалистического и идеалистического) «наиболее полно отражает двойственную сущность человека, его биосоциальную природу»

    Ответ
  • 28.04.2020 в 10:00
    Permalink

    Вопросы психологии долгое время рассматривались в рамках философии. Только в середине XIX века психология стала самостоятельной наукой. Но отделившись от философии, она продолжает сохранять тесную связь с ней. В настоящее время существуют научные проблемы, которые изучаются как психологией, так и философией. К числу таких проблем относятся понятия личностного смысла, цели жизни, мировоззрение, политические взгляды, моральные ценности и другое. Психология использует экспериментальные методы для проверки гипотез. Однако есть вопросы, которые невозможно решить экспериментальным путём. В таких случаях психологи могут обращаться к философии. К числу философско-психологических проблем относятся проблемы сущности и происхождения человеческого сознания, природы высших форм человеческого мышления, влияние общества на личность и личность на общество

    Ответ
  • 04.05.2020 в 08:43
    Permalink

    Т. В. Корнилова и С. Д. Смирнов отметили, что из-за параллельного существования в психологии множества парадигм и постоянного появления новых мини-парадигм создаётся эффект перманентного кризиса и перманентной революции в данной науке, что, как отмечалось выше, определяется сложностью предмета исследования. Этот факт используется рядом исследователей как основание для заявлений, что психология не является развитой наукой или же вовсе не является наукой. В психологии до настоящего времени не произошло сколько-нибудь полного и чёткого размежевания между научным, околонаучным и псевдонаучным знанием. В отличие от астрономии и химии, которые полностью отмежевались от астрологии и алхимии, психология проявляет гораздо бо?льшую терпимость к парапсихологии и зачастую ассимилирует опыт житейской психологии

    Ответ
  • 04.05.2020 в 17:26
    Permalink

    Психология тесно связана с общественными науками. Она имеет много общего с социологией. Социология заимствует из социальной психологии методы изучения личности и человеческих взаимоотношений. Психология широко использует такие методы сбора научной информации как опрос и анкетирование, которые традиционно считаются социологическими. Существуют различные концепции, которые психология и социология перенимают друг у друга. Множество проблем, такие как национальная психология, психология политики, проблемы социализации и социальных установок психологи и социологи решают совместно

    Ответ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *